Вот, например, открываю я газету "Сегодня" (пишет Сарнов). И читаю:

"Полый шар страха срывается в утробу из дыхательного горла и начинает набухать порошковой слизью дрожи. Глазные яблоки хотят себжать в свои зернышки, крыса зрачка пожирает свет кусками, отхватывая у пространства бока и ляжки, словно собираясь переварить их и избавиться от них, будто - глупая - страх коренится в идее пространства....Представь их пунктиром, совмести их пунктиры,: штришок лестницы перечеркнет кольцо чашки или фаллос лестницы (прыткий, бесконечно устремленный к новым высотам, свершениям, семенам) обидит - обрадует вагину чашки... Пусть страх окатывает тебя, как воды, с головы до пят и с пят до головы: пусть страх выходит, как воды из твоего лона, пусть он вздымает тебя, вымывая тебя из твоего тела, и, как волны, вновь обрушивает тебя в тело, и ты тонешь в теле, как в волне"

Это - из сочинения очень модного и очень плодовитого современного литератора Вячеслава Курицына. Сочинение называется: "Страх и лестница. Голубая чашка". Подзаголовок гласит: "Прогулка седьмая". До этого стало быть было уже шесть прогулок. А за седьмой, надо полагать, последуют восьмая, девятая, десятая - и так далее...

Заглянув в любую из этих "Прогулок", читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с писаниямимодных литераторов начала нашего века, сразу узнает этот бесподобный стиль. Точь-в-точь таким же мутновато-возвышенным слогом, бывало, изъяснялся Константин Бальмонт, когда ему случалось спускаться с небес поэзии и обращаться к презренной прозе:

"Вестник Запредельного, глашатай глубин и носитель тайн, бессмертный Эдгар, взявший в своем мировом служении великую тяжесть необходимости явить нам, как может быть одинока душа человека среди людей".

От этого высокопарного словоблудия слегка поташнивало уже и некоторых его современников. А десятилетие спустя Мих. Зощенко, перечитав эти словесные изыски некогда чаровавшего его поэта, с отвращением воскликнул:

"Какой цветистый нищенский язык. Какая опереточная фантазия...Нестерпимо слышать эту убогую инфантильную музыку. Отвратительно видеть эту мишуру, эти жалкие манерные символы!"

Что касается Вячеслава Курицына, то он, надо это признать, по части цветистости и манерности Бальмонта сильно переплюнул. К тому же, в отличие от Бальмонта и других поэтов Серебряного века, Курицын помещает свои "Прогулки" не в каком-нибудь там "Аполлоне" или "Золотом руне", а в ЕЖЕДНЕВНОЙ ГАЗЕТЕ, очевидно, намереваясь всех нас поднять до тех заоблачных высот, на которых некогда парили поклонники Бальмонта.

Беда это, как, бывало, говаривал дедушка Крылов, была бы еще не такой большой руки, если бы все сводилось только к "Прогулкам".(...)

Вот передо мной следующий номер газеты. И снова - Курицын. На сей раз уже в другом качестве. Он берет интервью у своего друга Александра Иванченко. Это уже не какой-то жалкий "уголок", а большой во всю полосу "трехколонник".

- Хочется до каких-то твоих вопросов и каких-то моих ответов заметить в скобках, что я с трудом выхожу из самодостаточных глубин молчания и вступаю в условность речи, понимая все бессилие слова и сознавая, что его единственное, может быть, предназначение - засвидетельствовать собственное бессилие. Ну что же, давай размножать сущности, то есть умножать формы, то есть совершенствовать иллюзии, то есть увеличивать обман.

- Ты не боишься, - спрашивает Курицын, что активное функционерство может как-то повредить той части тебя, которая есть писатель? Кстати, для буддиста ведь вообще не очень логичено стремление к художественному творчеству, а тем более к литературе.

- Энергетически, психологически, нет, не боюсь. Надеюсь, что защищен высокой, недостижимой для мирского тщеславия целью и самоиронией...Однако зарабатывать на хлеб и помогать людям - тоже дзен...Если это не вредит человеческому в тебе, не повредить и писательству. Потому что человек больше писателя, а человечность - художества. В идеале, конечно, следует отказаться от писания. Черех художественное слово я ищу путь к молчанию, но оно придет не раньше, чем это слово будет совершенным. Или предсовершенным, потому что совершенное слово - в безмолвии".

Ну, дальше Сарнов не стал цитировать. А жаль, я бы почитал "до каких глубин безмолвия" Курицын с Иванченко дошли бы.